Наверху, надо мной, когда я гляжу ввысь, упав
в снег лицом, полежав, повернувшись на чьи-то звуки
(«Кто-нибудь, осмотрите его, вдруг он жив», «Гав-гав»,
«Мальчик мой, хватит дуться, меня не проймёшь, а трюки
хороши лишь в июле, а в марте — ангинны жé»,
«Семь часов, я засёк, он валяется как колода»,
«На Руси смерть в метели красна, а не казнь», «Клише»,
«Может, эта недвижность — замотанность и дремота?»),
человеки, собаки, позёмка и даже Сам —
все — не могут сдержаться и давятся детским смехом,
когда я, улыбаясь, читаю по их носам,
что зимы отступленье — единственная утеха.
1 Комментарии
в снег лицом, полежав, повернувшись на чьи-то звуки
(«Кто-нибудь, осмотрите его, вдруг он жив», «Гав-гав»,
«Мальчик мой, хватит дуться, меня не проймёшь, а трюки
хороши лишь в июле, а в марте — ангинны жé»,
«Семь часов, я засёк, он валяется как колода»,
«На Руси смерть в метели красна, а не казнь», «Клише»,
«Может, эта недвижность — замотанность и дремота?»),
человеки, собаки, позёмка и даже Сам —
все — не могут сдержаться и давятся детским смехом,
когда я, улыбаясь, читаю по их носам,
что зимы отступленье — единственная утеха.
