В отделе заслонок медали дают
за всякое: детские взвизги
(Он слушает взвизги, на слух «узкогруд,
ледащ и худющ, но как ни́зки
его обертоны — ужели простыл?
Дать чаю с медами у печки,
а дальше — на ваше», — без паникадил,
рентгена, пальпации, сечки
для вскрытия распознаёт на ура
любого, любую, любое
до цвета волосиков вплоть: колерá,
однако ж, всегда при убое
одни у любого-любой у печи:
мышиного цвета, седые),
за слово «спасибо» (а не «палачи»:
«Спасибо, что нас на шестые…
Тарасик, шестые?..» — «Седьмые, мамá». —
«…устали бомбить, через сутки
согнали в вагон и сейчас задарма
сожжёте во здравом рассудке,
без всякой надежды: когда тут стригут
под ноль — для чего? — перед печью,
надежда последней из мыслимых чуд
приходит на ум. За овечью
правдивость — спасибо, спасибо!») и зá
оркестр, разумеется (пышный,
шарашит «Прощанье славянки»: лыса
славянка и тлеет неслышно).
1 Комментарии
за всякое: детские взвизги
(Он слушает взвизги, на слух «узкогруд,
ледащ и худющ, но как ни́зки
его обертоны — ужели простыл?
Дать чаю с медами у печки,
а дальше — на ваше», — без паникадил,
рентгена, пальпации, сечки
для вскрытия распознаёт на ура
любого, любую, любое
до цвета волосиков вплоть: колерá,
однако ж, всегда при убое
одни у любого-любой у печи:
мышиного цвета, седые),
за слово «спасибо» (а не «палачи»:
«Спасибо, что нас на шестые…
Тарасик, шестые?..» — «Седьмые, мамá». —
«…устали бомбить, через сутки
согнали в вагон и сейчас задарма
сожжёте во здравом рассудке,
без всякой надежды: когда тут стригут
под ноль — для чего? — перед печью,
надежда последней из мыслимых чуд
приходит на ум. За овечью
правдивость — спасибо, спасибо!») и зá
оркестр, разумеется (пышный,
шарашит «Прощанье славянки»: лыса
славянка и тлеет неслышно).