Берут стихи, не отдают стихи,
плюют на умоления ухмылкой
такой кривой, что инвалид стихий
завидует презрительности пылкой,
когда ему суют разменный рубль
на просьбу поискать в себе банкноту
хотя бы с Муравьёвым. Сделать дубль,
перебелить начирканное? Что ты,
какое там: за хлебом припустил,
потворствуя Наташе; недосужно…
Багетов семь припёр — и стал не мил:
«Отдайте», — разорялся. — «Очень нужно!» —
роняя, разорялись, и грызя.
«Прошу вас, они хрупкие. Наташа!» —
Швыряли показательно. «Нельзя!» —
«Не бьются же», — они; Наташа: «Ваша
манера на детей и на собак,
как будто на каких-то проституток,
кричать губами в пене…» Всё, поздняк
метаться: понаделать самокруток
готовы из хореев: слюни по
«К ***» размазывают, щепку
запаливают в печке, а «тубо»,
срывающее голос, только крепко
их распаляет. Что ж из сволочей
получится… Никто и для ГУЛАГа
не режущие только стукачей
собаки, ибо стукачи — имаго.
1 Комментарии
плюют на умоления ухмылкой
такой кривой, что инвалид стихий
завидует презрительности пылкой,
когда ему суют разменный рубль
на просьбу поискать в себе банкноту
хотя бы с Муравьёвым. Сделать дубль,
перебелить начирканное? Что ты,
какое там: за хлебом припустил,
потворствуя Наташе; недосужно…
Багетов семь припёр — и стал не мил:
«Отдайте», — разорялся. — «Очень нужно!» —
роняя, разорялись, и грызя.
«Прошу вас, они хрупкие. Наташа!» —
Швыряли показательно. «Нельзя!» —
«Не бьются же», — они; Наташа: «Ваша
манера на детей и на собак,
как будто на каких-то проституток,
кричать губами в пене…» Всё, поздняк
метаться: понаделать самокруток
готовы из хореев: слюни по
«К ***» размазывают, щепку
запаливают в печке, а «тубо»,
срывающее голос, только крепко
их распаляет. Что ж из сволочей
получится… Никто и для ГУЛАГа
не режущие только стукачей
собаки, ибо стукачи — имаго.