Один мальчик умеет вызывать дождь даже без гаечных ключей.
Дождь, увы, вызывается раз в календарный день и только в дорогом сердцу одного мальчика помещении.
.
В дорогом сердцу помещении по имени школа один мальчик просидел допоздна: сначала четыре класса как мальчик, а потом, став одним мальчиком, по четыре раза в каждом классе.
.
А одним мальчиком один мальчик стал, впервые вызвав дождь.
.
Выпустившись из дорогой школы, один мальчик недоумевал: для фронта уже староват, и фронт не помещение, хотя и театр.
.
И тогда один мальчик, которого впредь будем называть Оэм, дал объявление в газете «Газета за прошлый вечер» в разделе «Могу попробовать»: «…вызвать дождь в любом помещении. В дорогой школе это получалось в любой календарный день. Дождь выходил замечательным: апрельским и шалым. Хотите (простите за слоган) до нитки, а все бумаги на выброс? — см. название раздела. А о вспоможении не волнуйтесь, ибо договоримся, ибо, если прольётся, и несколько куриных яиц — уже Новый год, только бы вы улыбались, ибо дождь попустительствует добрым нравам».
.
Оэм красив: пухлый, но в разумную ботеро-меру; лысоватый, но в строгую меру модельных портретов в парикмахерской; профиль — монетный; губы — чувственные (одна школьная девочка однажды впилась в них губами безо всякой причины, и с тех пор не шла из головы); носит кавалерийские усы, дождевик (который он сбрасывает в самые проливные минуты, ибо мешает танцевать), галифе (в которых он иногда творит дождь, и дождь всегда делается шалым: хлёстким, порой горизонтальным, заставлявшим младенчески хихикать), купленные мамой настоящие галоши на голую ногу отечественного размера; на коне, который катает людей в ПКиО за копеечку, Оэм неотразим, словно доказательство самой изощрённой теоремы.
.
Его окружает природа: умные вóроны над дважды пшеничным полем (мурмурируя, птицы вьют в небе универсальное предупреждение на все случаи мечтательной жизни, а само поле манит); дождь снаружи не донимал его ни разу после выпуска из начальной школы; волны морей нежно тычутся в его галоши.
.
Отношения Оэм завязывает просто: приходят соседи снизу и бьют по лицу, а Оэм их прощает; врачи откачивают, и он в них верит; медсестры подкармливают, и Оэм в них влюбляется; санитары, напившись, забывают о галоперидоле, и он химическим карандашом рисует их профили на туалетных «Вечёрках», и они говорят: «One more Tolik» и звонят по межгороду коллекционерам и в галереи, а ему наливают; учительницы подтягивают перед ним чулки, а он отворачивается; менты заматывают его голову в целлофан, а Оэм, отдышавшись, проигрывает ментовским детям, когда те приходят в ИВС сразиться с ним в скраббл; Скуратов-Бельский в мавзолее, и тот вытирает слёзы и ласково подмигивает, видя Оэма (Оэм, хороший мой, что ты забыл в склепе?).
.
Самолётами Оэм не летает: «Мокрый аэроплан, аэроплан-аквариум с мёртвыми рыбами с курортов родины, — зачем нам это?» — спрашивает у него первый пилот, а стюардессы просят задрать рубашку, чтобы записать свои настоящие домашние телефоны.
.
С поездами проще, а на дрезине через всё ночное отечество — «и вовсе детская легкотня, а обратно — на пароходе, которому любая вода — мамочка, дорогая, единственная». Впрочем, мечты.
.
Зато снятся ему одни крылья: проснувшись, он лепит их из пластилина, выкраивает из ватмана, клеит из бумерангов, но, чтобы взвиться, выше пятого этажа не забирается: в лифт его не пускают, а на костылях по лестнице не поскачешь; потом ноги, конечно, срастаются, но стюардессы живут в одноэтажных чертогах с бассейнами.
.
Попасть на сцену, а со сцены в сериал просто: объявление Оэма в «Газете за прошлый вечер» прочитали люди; люди убедили Оэма в том, что тюрьма ему дорогá; Оэм угодил в тюрьму и пролил безумный тропический дождь с каким-то женским именем, который смыл все следы.
Дело было так: один настоящий человек не вылазил из ШИЗО, где над ним нечеловечески издевались, и это сделало тюрьму дорогой сердцу Оэма, который проник в неё, публично плюнув в суп мента. Грозясь гильотиной, менты подвесили Оэма вниз головой и доставили на самую верхотуру с помощью блока для подъёма пытаемых на дыбе.
Тут-то Оэм и вызвал дождь, который хлестал три полярных дня и четыре белых ночи; зэков и арестантов лениво эвакуировали, и они всякий раз лениво бежали на перегоне Тюрьма — Колыма, всякий раз вгоняя в могилу конвой и паровозную бригаду, и всякий раз это случалось около яблонного леса, в котором легко затеряться и вкусно выживать.
На следующий год настоящего человека взяли в ТЮЗ, и он поставил по этой истории пьесу, одного из героев которой зовут Недоумок Ливня. Это Оэм. А «Нетфликс», не будь недоумок, купил права. Вы наверняка смотрели все три сезона «Ноги под дождём», забыв о сне и бутербродах.
Одержимость ли это (плевать в суп, чтобы спасти настоящего человека)? — нет: «так требует простая справедливость», как говорила мама, прекрасно, впрочем, понимая, что жить с этим не ей, а Оэму, руки которого, повинуясь этому требовательному чувству, сами собой тянутся к глоткам ментов, что выделяет Оэма из толпы: и правая, и левая в иные дни, когда Оэм не следит за собой, болтаются на уровне камбаловидной мышцы; выглядит не очень, но один из Брейгелей оценил бы.
.
«Нетфликс» подсуропил: заказчики повалили: старшеклассница Мария Кирилловна Т. умолила вызволить из «Матросской тишины» с помощью ситничка «ненаглядного и любимого»: грабителя пельменных на автозаправках Владимира Андреевича Д. Удалось. Сидевшие с Володькой урки, которым больше некого было насиловать, обратились на ментов, а их Оэму не жалко. Вот отчего даже «М. тишина» так дорога (хотя, конечно, сначала любовь: она тронула Оэма). И т. д. И понеслось.
Наполнение Аральского моря с помощью затопления окрестных домов (по трубам, по трубам!). Катки, всюду катки. Пруды, всюду пруды. Уничтожение вздорных уголовных дел и плохих отметок. Сногсшибательные бассейны в подвалах пятиэтажек. Утопление нелюдей (ну а что?). Спасение Человеков от жажды. Господи, столько всего чистого, сердечного, детского.
.
Сначала неправдоподобно мокреет воздух; сырь подскакивает в один миг: гончарная глина на галошах лоснится так, что Оэм не сдерживается: снимает её и начинает лепить стойких неоловянных солдатиков, конный взвод с галоши и артиллерийскую роту с левой. Ах, если бы под рукой была печь… Потом воздух сгущается ещё сильнее, и необожжённые, увы, солдатики, увы, текут. Жалко. Звучит глупо, но в четырёх стенах поднимается ветер, а за окном грохочет. Затем стихает. И сколько бы раз вы ни включали секундомер, дождь всегда неожидан: тут же; через минуту тридцать; на следующий день в это же время… С той силой и продолжительностью, которые нужны. Потоп с манной — так потоп с манной; грибной — так грибной.
.
И ничего такого Оэм не делает: стоит как идиот и карзубо улыбается.
А инструкций не оставляет. И пишит с ашыпками. И мыслит, как пятилетний.
Господи, ну как же так.
.
Менты выбили.
.
А плату просит простую: улыбаться, почувствовав счастье.
Поэтому должен быть мёртвым и сухим, да, сволочи?
.
Не делал, стоял, улыбался, не оставил, писал, мыслил.
Господи, как же так.
.
Отит, отит, отит, плеврит с осложнениями, порок сердца, сбивает машина, менты, хроническая клиническая смерть. Хроническая. Клиническая. Смерть.
Всякий раз после дождя Оэм заболевает, заболевает, заболевает, заболевает очень серьёзно, и вот он уже сердечник, попадает под машину, избивают менты, избивают менты, избивают менты, первая клиническая смерть, вторая клиническая смерть, третья клиническая смерть, энная клиническая смерть. Смерть.
Каждый, гм, календарный, чёрт, день? Он старался.
А мы не уберегли.
.
Стала ли другой идея Его Дождя после его смерти? Ещё чего: это же не повод не любить и не творить дождь. Любовь и Творение. Они навсегда.
.
Уже рассказывают, что кто-то где-то научился, умеет с рождения.
Хорошо!
.
И: дети, на днях родятся его дети!
Медсестра. Столько лет разницы. Зато настоящее.
Стюардесса. Столько лет разницы. А отважилась.
Любовь.
Вот-вот!
Трам-пам-пам-пам! Трам-пам-пам-пам!!
Господи, спасибо.
.
Его последние слова: «Сдохнуть после энной клинической — в радость».
.
Не уберегли.
.
«В радость». 
