Начинённое пулями мясо свело восточноевропейских с ума: они разнежничались, позволили выпустить себя в вольер, дали гладить против шерсти и засовывать в пасти ладони в липком геркулесе и маленькие ефрейторские головы, кормить с руки эклерами, называть Милым Масиком и Заветной Сволочью, а затем, будто получив команду, окрысились, задрали и затоптали подсобных ментов, пробились через внутреннюю проходную, подъев три лапы с пальцами на спусках укороченных АК, прорвали клыками проходную уличную, парадную, и потекли по Москве стройной реактивной стаей, к которой за каждым углом примыкали подзаборные кабысдохи и холёные хозяйские твари в одёжках и даже ботиночках (этих холёных стая насиловала на бегу ближними псами).
.
Оэм очнулся, посмотрел в зеркало, которое медсестра совала ему под нос, увидел незнакомца и сел на каталке. «У вас три пулевых, — захохотала сестра, — а вы вон какой: ещё дышите, уже сами сели, а теперь, небось, сами же спросите, где вы».
Оэм спросил: «Ма-ма. Ма-ша. Ра-ма. Шу-ра. Ма-ра. У-ра. Ма-ша ум-на. Ма-ра ум-на. А Шу-ра?»
«Вы в медпункте, — рассиялась сестра, — я сестра Сидорова, очень приятно было открыть вам дверь и обработать ваши сквозные раны».
Оэм понял, что он умеет говорить. «И кто же я, се-стра Си-до-ро-ва?» — «Вы израненный человек». — «Я примат?» — «Я надеюсь». — «Никогда не связывайтесь с приматами». — «Вы правы: неподалёку очень долго стреляли, а потом появились вы, дырявый в трёх везучих местах». — «Я буду жить?» — «Если захотите». — «А теперь я пойду, сестра Сидорова. Я ведь куда-то шёл». — «Я дам вам зелёнку и бинт. Мажьтесь и перевязывайтесь каждые три часа».
.
Подпрапорщик Дубов первым выстрелил в преступника, предательски затапливающего Москву. Он же был первым у тела преступника, чтобы сделать контрольный выстрел в спину. Но менты ещё стреляли, и подпрапорщик Дубов пал смертью стремительных. Вслед за ним смертью серебряного призёра пал капеллан Кáцин, бросившийся исповедовать подпрапорщика Дубова. Потом был убит проявивший чудеса отваги и самоотверженности фельдшер Биглеров, всегда мечтавший вынести из-под огня подпрапорщика Дубова и капеллана Кацина. Стрельба не утихала до ночи, гора героев росла, скрывая под собой беззаконника. На её вершине покоился вертолётчик Сагнеров, вызванный для огневой поддержки с воздуха и подстреленный ментом с позывным Друг Индейцев, перепутавшим Ми-24 с «Апачем». Осиротевшая машина, горюя, подалась в неизвестном направлении; её поиски продолжаются.
.
Альфа-овчарки Мусор, Кобель, Падла и Плечевая, получившие на завтрак хорошо просвинцованную свежую вырезку, поставляемую моргом имени Дяди Стёпы, не хотели и не собирались никого рвать, но очень уж плотным оказался завтрак. Никотин, боевые сто г и свиные цепни всосались в покорную собачью кровь и устроили в столице родины необычные бега: дорогие москвичи убегали, а собаки их догоняли, лая такое человечное: «Ну что сказать вам, москвичи, на прощание?»
.
Через три часа, выйдя из медпункта, Оэм захотел смазаться и перевязаться. «На смазывание и перевязку», — сказал он на входе в ближний дом, и его любезно пропустили. Миновав несколько залов, переполненных кавалеристами, Оэм сел напротив картины с Христом и народом. Впитывая и постигая её, он подлечился зелёнкой и бинтом. Потом попросил у внимательной старушки в жандармской униформе холст и масло. «А кисти?» — намекнула старушка. «И их, пожалуйста».
.
«У вас получается, — сказала старушка. — Этот баварский ефрейтор похож на нашего генерал-губернатора. Вы блистательны. У вас дар». Расчувствовавшись, старушка вытерла слёзы счастья и махнула рукой.
Набежало сто восемьдесят три мента. Почти не отбиваясь, Оэм нанёс семь нокаутирующих ударов. «У вас и это получается, — кричала старушка, — у вас два дара. Я буду носить вам холст, кисти, масло, а по субботам — перчатки». «Обещаете, тётя?» — «Клянусь, мальчик». 
