Когда-то я немного знал Бочарова: мы раскланивались, при встрече я целовал ручки его супруге, а однажды мы вместе пили чай на пристани Ока, и, когда я упал в реку, он зачем-то бросился меня спасать: воды было по пояс, и мы изрядно повеселили проходившие мимо баржи с арбузами. Но разговор не о нём, а о его лучшем, ещё со школьной скамьи друге Гончарове. Сей Гончаров, которого я тоже знал, умел лабать Баха, стоя спиной к пианино, чем каждый вечер зарабатывал на целый день с пивом и леденцами, но только летом, когда работал Зелёный театр. Но речь о другом.
.
Когда наступила Зима, Гончаров записался в добровольцы и вскоре погиб. Бочаров был на его похоронах, которые прошли через три года после гибели друга, с тремя подсолнухами в зелёной керамической вазе. Я принёс те самые ноты, которые Гончарову были теперь не нужны, ибо на спине нет глаз, на которые можно надеть его диоптрии. Его жена швырнула Баха в могилу и сбежала с похорон; запаянный ящик, в котором что-то перекатывалось, закопали без неё. Но, прежде чем уйти, она написала на гробу толстым красным фломастером всё, что думала: ВОТ ЖЕ ИДИОТ, ПРОСТИ ГОСПОДИ. И КАКАЯ ЖЕ Я ДУРА, ЧТО. «Все мы идиоты, и все мы дураки», — прокричал ей в спину Бочаров. С тех пор её не видели.
.
Зелёный театр растащили на дрова. На его месте все полтора летних месяца теперь бледно зеленеет картошка, но, кажется, никто так и не смог пожарить её. Бочаров раскашлялся и попал на семь лет в учреждение, где кашлюнов лечат мазью Вишневского и пайкой плат для летательных изделий. Выздоровев, он вернулся с заветным рентгеновским снимком. Но не об этом же, чёрт, мой рассказ. И, да, он стал неразговорчив, зато много и заразительно смеётся; при встрече в очереди за квасом мы зачем-то обнимаемся и утираем слёзы, и ни полслова… Итак… Говорят, крепко и продолжительно обнимая, он вешает на человека самодельные пластилиновые жучки, трекеры и апотропеи, чтобы слушать, видеть и, если что, отгонять. Не понимаю, чем я заслужил такое. Говорят, он делает так со всеми, кого знал. Я проверял себя вплоть до майки, которую выварил в мёртвой воде убежавшей от старого берега Оки, но ничего не всплыло. Итак.
.
Деревья: за всё это время они ничуть не изменились, только липы вдруг взяли и засохли, все до единой. Я любил их; сидя на липе, я мог прочитать всего Набокова и не заметить сентября. Но в лесах, кажется, ещё водятся. Итак,
.
Бочаров получил телеграмму, которая гласила:
.
БОЧАРОВ ЭТО ГОНЧАРОВ тчк ОКАЗЫВАЕТСЯ зпт Я ЖИВ зпт НО Я КАБУЛЕ ВЗЯТ ПОЛОН тчк НУЖЕН ЧЕМОДАН ДЕНЕГ зпт ЧТОБЫ ВЫЗВОЛИТЬ тчк Я ЕЩЁ ПОЗВОНЮ тчк ДУМАЙ ЧЕМОДАНЕ ДЕНЕГ зпт СТАРОМ зпт КОТОРЫЕ НОСИЛИ РУКАХ НАШ ТОБОЙ РОДИТЕЛИ зпт ПОМНИШЬ впр ЧЕМ ЧЕМОДАН БОЛЬШЕ зпт ТЕМ КРЕПЧЕ МОЯ НАДЕЖДА тчк ЛЮБЯЩИЙ ТЕБЯ ТВОЙ ДРУГ ГОНЧАРОВ тчк P тчк S тчк Я ЕЩЁ ПОЗВОНЮ тчк ВПРОЧЕМ зпт Я ПОВТОРЯЮСЬ тчк ПРИВЕТ ДАМЕ СЕРДЦА тчк ПОЁШЬ ЛИ ТЫ ЕЩЁ ВАННЕ впр
.
Бочаров пел в ванне. Ну надо же.
.
Бочаров преобразился и воспрянул: надел дедовский китель горного инженера, бегло заговорил — и отправился к ментам за подробно описанным в телеграмме чемоданом денег. На птичьем вопросе: «Поёшь ли ты ещё в ванне?» менты изменились в мордах, взвились, вытянулись и прокаркали: «Деньги будут завтра, мсьё маркшейдер. Не забудьте прийти».
.
Этой же ночью в 0:36 (в 0:33 из-за трёхминутного отставания) у Бочарова заорал телефон.
.
— Наконец-то я дозвонилась, — сказала с фальшивой зарёванностью скорее женщина.
— Гончаров, это ты? — спросил Бочаров. — Это я, Бочаров.
Зарёванная женщина задумалась, но быстро нашлась:
— Бочаров, дружище, сколько зим, это я, Гончаров. Ты как, норм?
— Я-то норм. Ты как?
— Флотский порядок, Бочаров, я более-менее. Вот только…
— Чемодан денег из телеграммы, да? И тогда наконец обнимемся?
Зарёванная женщина задумалась, но быстро нашлась:
— Именно. Очень хочу тебя обнять, Бочаров, братишка. Телеграмма — долго откладываемая вынужденная мера. Без чемодана денег — никак. Ты поищешь? Сумма внушительная, но и вопрос жизни-и-смерти.
— Понимаю, грущу. Деньги почти нашёл. Будут завтра. Куда мне с ними, Гончаров, друг?
— Чемодан, вокзал, поезд моего направления, седьмой вагон, проводница, брат Бочаров. Так тут принято.
— На Казанский, что ли? И до Ташкента? Пароль для проводницы нужен?
— На Казанский, до Ташкента, пароль: чемодан с яблоками до вашей столицы, отзыв: за тыщу ваших.
— …тыщу ваших. А теперь, Гончаров, докажи, что ты Гончаров.
— И как же мне это сделать, Бочаров?
— А Баха, как бывало, сбацай, повернувшись спиной к инструменту.
— К пианине, что ли?
— К ней.
Зарёванная женщина задумалась, но быстро нашлась:
— Так нет пианины под рихтеровской рукой, брат. Не отключайся, спрошу у ребят.
Бочаров не отключился.
— Во всём Афгане ни одной пианины, Бочаров, брат. А на… как его… рубабе я так и не научился.
— Тогда, Гончаров, расскажи мне такое, о чём знаем только мы.
— Помнишь, как семилетние мы зашли на стройке в только что срубленный туалет, сняли трусы и прислонились друг к другу письками? Ты ещё сказал, что это и есть «один неприличный непереходный глагол несовершенного вида».
— Всё-всё, не продолжай.
.
А вот теперь о Бочарове.
Бочаров получил у ментов правильный чемодан денег, но в Москву на Казанский не поехал. А поехал в Энск, где с той же кабульской телеграммой пошёл к ментам. Менты взвились и на следующий день выдали Бочарову чемодан денег. Мента, который взялся сопровождать Бочарова до Казанского, Бочаров порубил.
.
Так теперь зарабатывают многие. Господи, да каждый восьмой с половиной. Зима же. 
