Пожалуй, первым это понял и применил знавший наизусть отцовское ПСС головастый Чагатай.
.
Однажды монголам обрыдло торчать под упрямым Ургенчем: город месяцами терпел голод, пожары, тучи стрел, но не сдавался. Хорезмшахские женщины ускоренно рожали воинов, которые за считанные месяцы вытягивались в цепких мужиков на крепостных стенах, поливающих испражнениями и терпким тюркским словом утомлённые осадные стада. Когда разложение затмило монгольские умы настолько, что конники перестали кормить лошадей и предались сначала размышлениям, а потом самогоноварению, игральным картам и поискам женщин на территории с современную, разумеется, Францию, иной раз забывая вернуться к подъёму и новым атакам и диверсиям, Чагатай повесил 49 тысяч выстроенных по росту человек из 50-тысячного осадного войска и зачитал новую главу из Великой Ясы, которая приснилась ему накануне:
.
«Помни, солдат: города не сдаются и выкарабкиваются из самых тяжких ситуаций, а потом побеждают, если среди их защитников есть воины-великаны. Все на борьбу с бойцами-мастодонтами несгибаемого Ургенча!»
.
И, посулив высокие подъёмные и командировочные, нанял у Виннету, сына Инчу-Чуна, лучших лучников современности, которые начали многомесячную охоту на хорезмшахских гренадёров, оттягивающих неизбежный конец Ургенча. Апачи выпустили тысячи прицельных стрел, погубили всё живое и двуногое, но город держался. И лишь когда пал первый полтора ивана, а за ним второй, а потом, ещё через полгода, третий, город сшил из белых окровавленных рубах великанов флаг и выбросил его со стены в гущу спящих картёжников, бабников и пьяниц.
.
Смекалка Чагатая и подвиг его войска были воспеты в мириадах золотых монет с изображением Чингис хаана и надписью «Чагатай бол ухаалаг охин!» («Чагатай — умничка»). (Будете в Ургенче — покопайтесь в его окрестностях: за час-другой отыщется с десяток искристых денежек. Но вывезти найденное не получится: потомки чингизидов рубят левую руку прямо в аэропорту им. Түүний хүү Иван Царевичийн — и отдают улетающим откопанные монеты. Что вам важнее?)
После этого прозрения монгольская армия приросла собственными «баскетболистами» (их искали, словно будущего Далай-ламу) — и стала непобедимой. Помните, кто разгромил Роммеля на перевале Кассерин в Тунисе? А кто последовательно освобождал Сталинабад то от басмачей, то от Красной армии (чтобы потом, впрочем, влиться в несокрушимую-и-легендарную. Оттого, несомненно, и несокрушимую)?
.
Да, да! Чёртова армия должна иметь полуторных иванов, иначе — не видать ей победы.
.
Полутораиванный танкист Николай «Один в танке» Маленький — ни одного ранения, ни одного попадания в машину, одни лишь ордена и медали за уничтожение превосходящих бронетанковых сил противника, одни лишь форсирования рек сходу и взятие же сходу городов — в одиночку (а) ему самому не хватало места в машине; и б) никто не мог угнаться за его Т-34) добрался до Вены, где от скуки загулял и повернул назад (за что был схвачен и иронично застрелен во сне самым плюгавым, 140-сантиметровым, следователем ГУЛАГа по фамилии Великанов; но это другая история).
.
Пехотинец Василий «Полтора Ивана» Объедков, донской казак со среднекорейским (после лёгкой операции) лицом, в тяжёлый час пришедший на помощь товарищу Киму, не целясь, как заведённый стреляя от живота из «мосинки» даже не разрывными, за один бой убрал с неба семь звёздно-полосатых асов, как и Вася, загримированных под. И это только одна короткая серия в длиннющем сериале. По сути, именно полный кавалер Ордена Славы сержант Объедков вынудил напуганных Ли Сын Мана и американскую военщину к переговорам. (Василий Игнатьич, ставший к тому моменту благородным Объектовым, как всегда, в стельку, вваливался ко мне домой, соскрёбывая головой побелку с потолка; я заматывал его макушку бинтом, разливал и, ни разу не заскучав, слушал его рассказы о забывшей о Чагатае амвоенщине, которая тысячами косила китайцев, а его — ни разу: «Ни разу Ваську не тронула. Не могла. А Васька, или, как меня тогда звали, Ёнчжу, ей подло не спускал». Тут Василий Игнатьич начинал рыдать: «Простите, простите, простите меня, павшие американские сэры». С его блёсткого литого солдатского лица стекала акриловая краска, оголяя сквозные раны, порезы от бритья столовым ножом и корявую косметическую операцию 1951 года; слёзы точили гимнастёрку, оголяя могучую оловянно-свинцовую грудь. «А маршал Даву, князь Экмюльский, не проигравший ни одного сражения? А вдохновенный Лавр Георгиевич Корнилов, генерал от инфантерии? А пара летунов из Люфтваффе, пока их не приземлил Ванька Кожедуб? Вот с этими у меня была бы только смертная ничья, ибо и они ломали головой дверные косяки: я — их, а они — меня. Ничья-с, тов. маршал Советского Союза».)
.
Я не хоронил его. Меня не было тогда в городе.
.
Оказывается, они тоже смертны. Но с ними, пока они мальчишки, можно и на Кремль.
Если, конечно, останутся. Если выживут.
Мало их, и кругом одни великановы. 
