Дона Анна

Простите и прощайте, Дона Анна.
Вы мёрзли на окне, вы были всем
для тех, кто под окном стоял, что странно:
я вас из нежной книжки не за тем
увёл, не дрогнув, даже улыбался
во весь боксёрский выщербленный рот:
хотелось по ночам вертеться в вальсе,
вас задушив в объятьях; пол натрёт
босые ноги, — я и не замечу.
Вот как хотелось. Ну а вы, а вы,
желтофиоль Бориса, нет вас едче:
«Воды подай, и нé из головы —
из крана, сочинитель складных песен».
Воды вам, водохлёбке, и тотчас,
и больше ничего; не интересен,
свободен, сам танцуй… Так я погряз
в нелепой мести: форточку открою,
поклонникам дурное проору,
которых снова больше втрое («втрое»
не красное словцо), и ввечеру
распахиваю форточку, метели
давая выстужать желтофиоль,
чтоб эти заливались, ибо млели:
«Простудится же! Эй, закрыть изволь!»
Не закрывал. Дрожала. Доной Анной,
а не созданьем милым называл,
желтушником садовым, обуянной
истомой передкá, как медь, кинвал
как, лаял на неё, досадой взятый.
Теперь она не цвет — пустой горшок.
Самообман представился утратой.
Полита спиртом. И́наче не мог.