Дрочи́да Пóта, зольный заусенец
на недожжёной сволотé полкá
(Не Пальцем Деланная Юрская дуга
спалила славных; выжил — отщепенец,
изнанка горя сирых матерей:
ярились матери: «Попробуй, постарей!»
Их по фронтам возили, как иконы,
составами — на редкость полегло,
и уцелевший с болью наголо
полз на карачках до салон-вагона,
чтобы припасть и обещать весною,
«до первых, Мамо, гроз, во честь героя
неумолимое содеять — и в анналы:
изрезать роту вражьей стороны
о штык за пазухой, уделав остальных
их кровью жабьей, чтоб ты угорала, —
тем уготовив нам победу впрок.
До лета, Мамо, точно! Знает бох»),
по смерти умирает прямодушно:
похабщину на стенке, потолок,
старшинский гульфик, переломы ног,
противника, чтобы воспряла, тушу
глазами дохлыми который месяц ест,
с лежанки не вставая, — «это жест
прискорбия и знак упадка духа, —
орал лейб-медик. — Медсестра, подъём!
Едва сутулясь, наши под огнём
распухшие смердят, а нам везуха:
завшивленные, дрищем, но риксдаг
поставим на колени под наш стяг.
Очнись, паскуда. Родина в поносе».
Дрочи́да Пóта подалась на звук,
и мел лица он принял за испуг:
«Уж если находить конец в навозе,
то только комполка. Зовите, обалдуй.
Я буду жить. Но прежде — поцелуй.
А уж потом как благородие изволят». 
