Двуногие, но всё ещё не птицы,
трёх принадлежностей, трёх непомерных черт —
мясистость, стойкость, юркость — суетиться
не склонны: беглый кóитус, мольберт
с холстом с игривой сценой с незнакомкой,
с охотой делящей с инкогнито постель,
эспрессо пополам с головоломкой,
учительница, Pushkin и Metel’
отложены степенно, молчаливо,
в движениях не Броун, но шаблон:
немедля станцевавшись в коллективы,
несут себя на площадь, в мегафон
неслышно торжествуя: на-чи-на-ем!..
Мясистым площадной не лезет круг,
но — набиваются, но — «всё, непроницаем,
фундамент наш готов», и следом тук
сердец и ног наверх по восходящей
растёт, растёт; в нём стойких через пять
мясистых шатких, высящихся чащей
этаж за этажом, один, он «Мать! —
обычно шепчет. — Дон-же-Аминадо!
Вы чтó это сегодня? А терпеть
Сервáнтес бу́дет? Сдюжите — и рада,
клянусь, что рада, буду вам на треть
дешевле нынче выйти. Точно: скидка». —
«Какой уже этаж?» — «Бог весть какой,
но с вас не слезу». Славная отчитка:
мясистый зыбкий, нагрузив горой
на плечи юрких, светится: и башня,
должно быть, добралась до этажа
не самого последнего, и шашни
обещаны (не слезет!). Но, спеша
на небо, юркие вдруг принялись валиться. 
