Я постучал. Спросила: а вы кто?
Наверно, к той, что ти́кала тут до?
Сначала длинной стрелкой беговой
кружила по двухкомнатной кривой,
сбиваясь с мысли на движенья рук:
они рвались до красного о звук,
когда он не был стуком в её дверь, —
пусть чашки скажут: сами из тетерь —
могли попрятаться и увернуться тож
от дующихся будто мышь ладош, —
неправда: всё равно она нашла б,
коль человек досадует — он слаб.
Потом, поникнув, перейдя на шаг,
углы не огибая, натощак
роняла мебель; павшие шкафы
движению мешали до листвы
желтеющей, когда заметен стал
ход месячный и ливни забивал
дворóвых посадили под замок,
чтоб не один гарринча не промок
и просклонял по всяким падежам
учёбу и занудствующих мам;
нашлось и ей занятье: «жи» и «ши»
втемяшивать в смешные голыши
голов, аукающих: «Если в “жить стихом”
не ”ши”, а ”жи”, то это же дурдом!»
Затем, перевалив за Новый год,
застыла у окна вполуоборот
на год-другой: и слева был лишь снег,
а справа не жилище, но ночлег,
квадрат из стен, в котором от и до
бывает ночь, а более никто;
из чашек, впрочем, снова что-то пьют,
шкафы воспряли, передав уют,
и западная твёрдая скула
разгладилась — наверно, не ждала.
Спросила: к той, что вас ждала тут до?
Какая долгая зима. Снимай пальто. 
