В
ы видели дождинки с апельсин?
А я их трогал — этой головою:
брал в голову: куда ж потом пристрою
измятую паденьем величин…
М
ы полем шли, протоптанным, ржаным:
бурундуки, велосипеды, пары,
спускающие вузовские пары,
перебегали ширь по яровым,
тропя хлеба в затейливый чертёж,
а те, ещё зелёные, по плечи,
укладывались, не противореча, —
так чёрного краюху окунёшь
в сметану — и, как пёс лоснишься, сыт,
ты говори суровое — я слышу,
чем горячее, громче, тем бесстыже
теплее мне, ты рядом — я с копыт,
К
ак эта рожь-юница у Протвы
июльским днём под непутёвым небом.
На входе нам не следовало Глебом
прихварывать: шеломы б взять, — увы,
не догадались; не разделись догола,
сложив одежды в гидру целлофана, —
к автобусу спешили на аркане,
а твердь по-над цвела — да провела:
моментом (так бывает?) повлажнев
(любой упреет, если торопиться,
а не брести, я слушатель — ты чтица,
ты слушатель — я чтец, честя рельеф
и зеленя́, вступившие в права),
окуклившись до формы «протекаю»,
прорвался воздух: норма душевая
дождя на тело, здравая сперва,
П
олезла вверх упрямою кривой:
у кáпель — с их летучестью! — слоновость
прорезалась, пардон за теленовость.
И апельсины. Высыпали. В бой.
Яичный бой. Винтовочный. Стекла.
Воздушный. Барабанный. Бой тюленей
(паскудство!) острогами. Бой делений
термометра с ангиною. Дотла
часов со всем, что дышит. И теперь
бой головной (как боль): башкой о хляби,
о ливень, головой родной до ряби —
не только в лужах, и не без потерь:
дождь с бою брал нас; поле юной ржи,
как поле боя («мы за мир!»), на зависть пляжам
покрылось нами. «Мы же тут поляжем». —
«Не выживу, пожалуйста, тужи». —
«Сажают ли с избитой головой
в благословенный рейсовый автобус?» —
«Уже уплыл». — «И утонул». Верейский глобус
плескался воробьём и бечевой
Т
ащил телеги, трактора, дома.
Ах, родина. «А если б апельсины?..» —
«Взаправдашними были, из Мессины?» —
«Бывают же съедобные шторма». 
