Закрыв глаза, я вспомнил: рядом люди,
и если не хрипеть — затеребят:
то в зубы сигарету, чтоб в этюде
курящий некто небу вверил взгляд,
а небо, галкой подоспев, ходило,
выискивая случай, по лицу,
когда я задышу, слететь; мазила
не огорчится птичьему концу, —
картина будет натюрмортом, кони
чертам знакомым придадут объём:
курящийся помёт, пастух на склоне
дня, лета, лет отбился под дождём;
то мальчики поставят на ворота;
то матери попросят посидеть:
по улицам фланирует пехота,
не приглядите ль за ребёнком впредь;
то налетят свои — сорваться в ужас,
потом засомневаться: нет, живой —
он только что (неужли удосужусь?),
носился с «безупречною строкой»,
проплакать ночь, закапывая, верить,
что завтра будет лучше, чем вчера,
но всё равно бежать на шум за дверью
и, позабывшись, кликать со двора;
то вовсе не заметят за неделю,
вторую, третью, не сходя с орбит,
с Землёй накрутим осень в карусели,
и кто-то скажет: слякоть, а сидит.
Я, лавочка, вчерашняя газета
на некрологах: были, был, была, —
у натюрморта времени на вето,
покуда сопредельные тела
не привязались, — крохи, но все наши.
Закрыв глаза, я вспомнил: будь как все.
Художник мазал, дёргались мамаши,
гол забивали дети, я присел. 
