«Сказано ж: не лапать, только с сердцем,
фрикции поддакивают герцам,
поцелуи жатве не враги:
лишний центнер с всякого гектара,
нежные возможны тары-бары», —
наставляли чьи-то сапоги
через говоритель и отмашки.
В тёплом чёрном зёме свежей вспашки,
третьей, как фразёрствовали встарь,
лозы виноградные, пшеница,
яблони рождались, и девица,
стыд стерев, как грязь, просила: «Шарь,
шпарь, хороший, имени не знаю,
новое начнём…» — «И урожаю, —
он ответил ей, — водиться впредь:
по весне считать его устанем…» —
«Да прилипнут языки к гортаням!
Делайте детей, уж вечереть…»
Ночь чернила день, ломая грифель,
зритель охал: «Будет щуплый штрифель», —
и они старались что есть сил:
лозы виноградом набухали,
яблоки над выпечкой летали,
в ней толкался кто-то и сквозил. 
