Соскучилось; волновалось

Молоко разболтало стакан — настоялось в стакане,
ожидая глотателя. А у глотателя в ткани
слов в единственно верном порядке не очень дела:
ткань линяла, дырява, а хочется красну рубаху
из высокой материи, преданной краске, шарлаху,
сшить, надеть и на красномордатом морозе дотла
разориться, увидев бедро распротрепетной девы:
восхитить её чувственно справа и разумом слева
.
(самоваром, теплом не объятий, так красного чая).
И глотатель забылся и, нервную ткань выручая
(она тонкая, рвётся, и можно достаться окну),
на опушку спустился: в сугроб бултыхнулся аж с крыши —
и на лыжи, и в лес, и бродил, и петлял, и превыше
стал досады на ткань слов в единственно верном ау
к темноте самобытной, когда ты не ты, а краюха
темноты, ею стал, а она уже чернь и в пол-уха
.
не желает расслышать «где я?» и «где дом мой, скажите»,
и плетёшься на ощупь по давешним петлям, и в жите
ковыля, оступившись, приходит не просто строка —
но та самая, ткань без которой дыра в чём-то мерклом.
Тут доносится дым, это дом: молоко водомеркам
кыш велит и торопится вытечь в довольстве наружу.
И качает стакан. Вот что я, возвратясь, обнаружу.