Мы со шмелём друзья (я друг шмелей,
хотя я им не друг, ведь только этот
вожжается со мною): не разлей
мы с ним дружки, когда куда-то едут
на электричке люди в ранний час
и я, за ними серым в электричку
вскочив, качу куда-то. Грешный аз,
я не без глаз, но про себя музы́чку
колёс, хождений, стоговóго сна
услышав — уже мчусь туда, где не был,
где всякий раз оказываюсь: нá
копне, с которой падаю и небыль
потом пою в полосочку дружку:
мол, как залез — не знаю, может статься,
Он мне помог… Себя уволоку
так далеко, что страшно не хвататься
за спящих электрических людей,
расспрашивая: «Вы куда сегодня?..»
Но даже вдалеке есть стог пядéй,
наверное, семи во лбу, и сходни,
которых я не вижу, тоже есть.
Опять Он потакал мне. Верно, славный.
Но шмель меня не слышит: я же весь
в пыльце без меры сладкой Ярославной
рыдаю рано около копны:
«О шмель, спаси. Меня снедают эти».
И вот уже шмели не влюблены
в мою пыльцу. И вот уж рикошетят
от за границу луга и копён.
Он их прогнал, какими-то словами
их изругав… За что был угощён
пыльцой губной, ресничной с именами
ласкательными «шмелик» и «пушок».
Щекотно же! не шастай в нос, дружище…
Сумеешь проводить? Я город сжёг,
в котором маюсь. Оттого и рыщу.