Давеча, околачиваясь в неких далёких землях,
Из прихоти вогнал в шарик лопату и поднял брови:
Черенок не зацвёл, из-под него не проросло семя,
А я ведь верил суше, да что там — был наготове!
Угу, я понял: дурдом и санитары по мне рыдают;
Вам плохо — я до сих пор вещаю, причём с воли.
Грустно, если это единственное, что вас пробирает,
А стервец черенок не вызвал ни удивления, ни боли.
Я знаю: когда, гм, мужаешь, изумление идёт к чёрту.
Причём отсыхает первым, и только потом руки-ноги.
Мелкая волчья природа: вгрызаясь в чужую аорту,
Не поражаться крови, но шумно страдать от изжоги,
Видеть в воде не реку, но лишь источник горькой,
Ценя в человеке карманы, выворачивать ему душу,
Растекаться о чуши, о прочем — скороговоркой,
Страдать внутри пустотою — и поносом снаружи,
Копаться всю жизнь в дерьме и ни разу в книге,
Щенка в себе посадить на цепь и калечить палкой,
Верить всегда в дикторский глас — и никогда заике,
Не спасти никого, утонув самому, и не хотеть русалки,
Кричать не от счастья, а только когда тебе больно,
Снимать с неё потихоньку скальп, а не шумно платье,
Хохотать в цирке не как ребёнок, а самодовольно,
Бросив всё, не податься за солнцем и остаться внакладе.
О да, вы видели, слышали это ещё в энплюспéрвом.
Точно. Вот вам пистолет — пожалуйте, застрелитесь.
Землю (знаете ли) — удивлённым, а не консервам,
Живым и их детям. А вы всё равно мертвы и пылитесь.
Обычная превентивная мера, прививка, как хотите…
Неудивляемые — что прокажённые, а может, и хуже.
Бутузов своих, вождей краснокожих, таким отдадите?
Вот и не надо мне тут. Повторяю танкистам: не нужно. 
