На дне полёживая до поры исхода,
матрос ребяческий стараться только рад
сбить воду с толку — хоть и ледоходна,
о смысле дна раскинуть невдогад:
упали — ни черта не запропали!
А то, что Митькой звали и уху
просил один, когда ещё дышали,
так это распускают наверху,
где небо, солнце и заметный воздух,
и верить больно: как же без него?
А мы тут неизбежно не вполрóста,
а нос поднявши — ибо естество:
нельзя иначе, если завтра месяц,
как съели всё, и даже сапогам
быть сваренными заживо (посмейтесь)
не суждено — закончились. А там
зиганшин-рок и прочий дачный отдых,
когда ещё и воздуху конец:
жратва — пустое, коль разнобородых
вся лодка да радист, пока юнец, —
нам бы вздохнуть, хотя бы и по жёнам,
а клёцки не по-флотски подождут,
а аппарат торпедный заряжённый,
пусть торпедист хворает и разут…
Любимая, ищи меня в бутылке
стекла зелёного, чтобы не враг — вода
заметила и удивилась донной ссылке:
мы жили долго, дружно, неспроста!
Сквозь толщу вод с любовью и волненьем,
простите за рифмованный акцент,
на дне полёживая до поры спасенья,
матрос Поплавский, ваш корреспондент.
P. S., конструкторáм: глубинной бомбой
нас кормят со второго четверга, —
и ничего (а воду лечим помпой)!
До встречи, мама, Родина. Пока. 
