На дождь надулась из-за ветра:
вдруг платье парусом взошло,
и воздух, задирая недра,
кружил набедренным гало,
сбиваясь с полусфер изнанки
на треугольник лицевой,
коленки в синяках болтанки
поглаживая высотой,
хотя полёт был ростом с кошку,
зато в семь улиц, а потом
над речкой óтняло серёжку,
за лесом ухватила ртом
шмеля полей и огородов
(пушистость щупала язык),
вбивалась клином в пешеходов,
не пробуждая в них в заик:
на среднерусском беспримерном
с возвышенности у Ельца
в след спутный угодили скверны
про цвет белья и мать-отца;
«А чтó трусы?» — Она зарделась,
но тут не липецкий бювет,
а ливень стиснул мягкотелость,
и капли хордою с ранет
катиться приняли́сь по телу;
«Щекотно же! А ну-ка, кыш!»
Воздухоплаванья пробелы —
вода, слеза да чванный стриж —
в глазах стояли, застя участь
скользить под платьем в ковыле,
с тем разревелась, и сыпучесть
тел-гуще-воздуха к земле
прибила гвоздиками-соткой,
и вырез-лодочка со дна
на парусный подол сироткой
глядел с упрёком, а она,
дождём налившись до мениска,
ждала от ветра сухоты:
«Ещё разок. Не очень низко.
Ох, лишь бы не было воды». 
