Учу стихам: за строчку — сахарок.
Приходит человек неимоверный:
одиннадцатилетний, а продрог,
бесплотный весь, а открыватель терний,
в июле, а бледнее января,
похож, но не она — она б смеялась,
тащила б к колесу, и, пузыря
его, и догоняя, на усталость
свою́ скорее сетовал бы, чем;
«Косички, — говорит, — остались дома. —
И светится: — Сегодня надоем. —
И пальцем в отблеск огненного хрома: —
И снова круглая, и щёки есть опять».
Вчера за три́девять мотался не без цели:
ведёрный он, с трубой, и ковылять
обратно было живо: «Неужели
с угольями?» — Угу. — «А шишки есть?» —
Набрал. — «Сосновых?» — (Знатоки.) Конечно…
У самовара я и смерти несть:
чаёвничаем с рифмами прилежно.
Когда тепло — ей хорошо; всё — ей:
лимон рифмует с мёдом, мёд с вареньем,
подъём («взнеслась») на десять этажей —
с «легко» и «птицей»: «Будто в опереньи:
брела? — летела! Камень рафинад —
за непредвиденность вам: кипяток из бочки
и оправданье “рафинад — женат”,
не то бы подросла и локоточки
кусала бы не я — она :-)!» Стихам
учу себя. А человечек тихо:
«Так я до января себя не сдам».
И ёжиком трясёт от смеха с дыхом.