Льву
Тимофееву
Днём накануне река прогнала вполноги
(если, конечно, «река» — подходящее слово
течи, которая ночью встречает в штыки
пса, что иссох и лакал, и смеялся, и снова, и снова
дул, и ещё в темноте, при которой испуг
ярче, чем днём, ибо в горло зубами не впиться,
стал водоёмом: язык искалечился вдруг,
и лёд солёный — вот гдé его горло, водица? —
долго держал у себя óрган в полости рта;
умная рыба, — пёс слышал, — напившись заране,
неодобрительно громко молчала; слюда
быстро сильнела, вонзая все шесть своих граней):
холод собачий, и в лодку не брали («друзья»!):
«Чтó тебе там, на другой стороне?» (Надо очень.)
Нынче же всё обошлось: и река из питья
стала нещадной дорожкой, и кончилась осень. 
